Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

– Верьте совести! Себе в убыток: за три рубля семьдесят копеек отдаю. Берете?

В дверях галантерейных лавок приказчицы зазывают покупателей на разные голоса, выхваливая по-польски свой товар:

– Парасолики! Бутики! Кошули! Корунки! Встонжки розмаиты! (Зонтики! Ботинки! Рубашки! Кружева! Ленты разные!)

А я иду в институт на экзамен. Как на смерть… Хорошо папе писать про Муция Сцеволу – тот говорил с врагом, бесстрашно положив руку в огонь, рука горела, но Муций был спокоен! И про маленького спартанца тоже – лисица, которую он скрыл в складках своего платья, прогрызла и порвала ему когтями живот, но он ничем не обнаружил этого перед учителем в школе… так я же тоже не обнаруживаю! У меня живот разбаливается все пуще, я ведь молчу! Но экзамена я все-таки боюсь… Я тихонько пожимаю мамину руку, но у мамы рука холодная как лед, и, кажется, она боится за меня еще больше, чем я сама.

В писчебумажном магазине мама покупает мне карандаш и две тетради: одну в линейку – для русского и одну в клеточку – для арифметики. Узнав, что я иду экзаменоваться, лавочница ахает: «Ну, в добрый час! Счастливо!» – и дарит мне картинку. На ней изящная женская рука двумя хрупкими пальчиками держит пудовый букет роз и незабудок. Красота!

Но вот мы пришли. Длинное трехэтажное здание с безбровыми – без наличников – окнами. Окна до половины закрашены белой краской и похожи на бельмастые глаза базарных слепцов.

В вестибюле мы встречаемся с Серафимой Павловной Шабановой, Зоей и Ритой. Мама и Серафима Павловна встречаются сердечно – все-таки они подруги с детства, а что мужья ссорятся, ну, это их мужское дело. Добродушная толстушка Зоя тоже радостно меня обнимает. Рита, кивнув мне головой, убегает с какими-то девочками, с которыми она только что здесь познакомилась. Мы с Зоей идем вверх по узорной, словно кружевной, чугунной лестнице. На площадке я оборачиваюсь назад – мама стоит в вестибюле вместе со всеми остальными мамами и смотрит мне вслед. У нее в руках моя шляпка с двумя ленточками сзади. Шляпка подпрыгивает, ленточки дрожат – это у мамы от волнения трясутся руки. Бедная моя мама…

Мы с Зоей идем наверх. В двух огромных, сходящихся под прямым углом коридорах – широких, хоть на тройке ездить! – много девочек, всего больше маленьких, экзаменующихся в первый и приготовительный классы.

– Ты боишься? – спрашиваю я у Зои.

Она смотрит на меня своими красивыми безмятежными глазами:

– Ну, вот еще… Чего же бояться?

– Вдруг срежемся?

– Мы с Риткой не срежемся! – уверенно говорит Зоя. – С нами сама Ирина Андреевна занималась… Каждый день ее к нам в Броварню возили и обратно в город увозили. И стоили, знаешь, эти уроки недешево!

– А кто это Ирина Андреевна?

– Не знаешь? – удивляется Зоя. – Учительница первого класса… Нет, мы не срежемся!

К нам подбегает Рита:

– Зойка, я места́ заняла. На первой парте! – И для Саши?

Рита быстро шепчет что-то Зое. Но так громко, что я отчетливо слышу:

– Она же в другом классе будет. С жидовками…

В эту минуту раздается звонок – длинный, сверлящий воздух. Классные дамы и учительницы – их несколько человек – командуют:

– По классам, медам!.. По классам!

И разводят нас по классам.

Рита ошиблась – меня ввели в тот же класс, где и они с Зоей. Сижу, обалделая, растерянная… Почему я «с жидовками»? Почему мы все «медамы»?..

– Медам! – обращается к нам одна из учительниц. – Вы должны сидеть тихо, не переговариваться между собой, не возить ногами, не стучать пюпитрами… Сейчас мы начинаем устный экзамен по русскому языку… Шамшева Елена! Прошу подойти к столу.

Одна за другой вызываемые девочки подходят к столику, за которым сидят три учительницы. Каждая девочка читает вслух отрывок из хрестоматии. Одни читают свободно, осмысленно, другие – еле-еле, медленно, запинаясь. Потом каждой девочке дают сделать устно грамматический разбор предложений, – предложения все очень простые, например: «Дети побежали в лес» («дети» – подлежащее, «побежали» – сказуемое, «в лес» – обстоятельство места).

В общем, экзамен очень легкий, ну просто самые пустяки спрашивают! Я веселею, у меня перестает болеть живот, и я даже с нетерпением жду своей очереди. Но меня почему-то пока не спрашивают.

Зоя отвечает прилично. Читает не очень бегло, но разбор предложений делает правильно. Зато с Ритой получается очень нехорошо: она плохо читает, только что не по складам, а разбирая предложение «Ночью дети спят», говорит, что «ночью» – это определение. Потом поправляется: «Нет, это обстоятельство места». Миловидная учительница с синими глазками – это, верно, и есть та самая Ирина Андреевна, которая давала им уроки, – очень волнуется. Она ласково и мягко уговаривает Риту «подумать», «вспомнить», задает ей наводящее вопросы, но Рите это мало помогает. Тогда Ирина Андреевна предлагает ей прочитать наизусть стихотворение или басню.

Рита, прокашлявшись, читает:

Чиж и голубь

Басня крылова

Чиза жахлопнула…

Девочки дружно смеются. Я не смеюсь. Я-то ведь хорошо знаю, как это бывает, когда от волнения говоришь не то, что хочешь!

– Нехорошо, медам! – укоряет их Ирина Андреевна. Она волнуется, лицо у нее пошло пятнами. – Нехорошо смеяться! Шабанова просто оговорилась, это со всяким может случиться… Читайте сначала, Шабанова! Читайте спокойно, не волнуйтесь…

Но не тут-то было! Бедная Рита – она ведь проваливается и знает, что проваливается! – волнуется и от волнения без конца повторяет все ту же обмолвку:

– Чиза жахлопнула злодейка-западня…

На этом ответ Риты кончается. Мне ее ужасно жалко – ведь ее не примут! Когда ей говорят: «Ну, садитесь, Шабанова», – я делаю ей приглашающий жест: сядь, мол, рядом со мной, на свободное место. Но Рита молниеносно быстро показывает мне язык и садится на свое прежнее место. Можно подумать, что не она провалилась и я ее за это жалею, а я провалилась и она меня за это презирает!

А меня всё не спрашивают. Я уже очень устала сидеть смирно и вслушиваться в чужие ответы. У меня самой в голове начинают путаться все «образы действий» и дополнения, стихи, басни и прозаические отрывки… На какую-то секунду мне вдруг страшно хочется спать. Я с ужасом думаю: как же я буду отвечать, если я так раскисла?

Ирина Андреевна объявляет нам, что сейчас будет перемена – можно выйти в коридор. А потом всем уже спрошенным девочкам – перейти в соседний класс, там они будут писать диктовку, а потом – экзаменоваться по арифметике. А те девочки, которых еще не проэкзаменовали по русскому языку, пусть возвращаются после перемены сюда, в этот класс: их будут экзаменовать тут.

Со всех ног бегу к маме – пусть не волнуется, меня еще не экзаменовали. И пусть будет спокойна: экзаменуют очень, очень легко!

– Ну, не так уж легко! – вздыхает Серафима Павловна (они с мамой сидят в вестибюле рядышком). – Риточку мою просто ужас как строго спрашивали!

Я молчу. Я ведь слышала, как экзаменовали Риту и как она отвечала. Просто вчуже было неловко.

Звонок снова зовет нас наверх. С той необыкновенной легкостью, с какой дети привыкают к новому месту, к новой обстановке, я уже чувствую себя в институте как дома. Поднимаюсь легко, бегом вверх по лестнице, сделанной словно из чугунного кружева, – а в первый раз я шла по ней со страхом! – мне нравятся широкие, залитые солнцем сводчатые коридоры, глубокие ниши с окнами, замазанными до половины белой краской.

Неэкзаменованных девочек вместе со мной всего семь человек. И все они – еврейки: Фейгель, Гуз, Айзенштейн и другие.

Начинается экзамен, и я просто ушам не верю. То же чтение вслух, но не коротеньких рассказиков из хрестоматии, а больших, сложных литературных отрывков. Самые разнообразные вопросы по содержанию прочитанного. Разбор не только по частям предложения, но и по частям речи. И еще, и еще, и еще.

В отрывке, который читает первая из экзаменуемых девочек, Айзенштейн, встречаются слова: «побывал во всех частях света». Учительница спрашивает:

– А сколько частей света вы знаете?

Айзенштейн отвечает:

– Пьять…

Ирина Андреевна иронически переглядывается с другой учительницей. Но третья из них, пожилая, с желтым лицом, на котором очень ярко выделяются умные глаза, такие горячие, что, кажется, тронь – руку обожжешь, без всякой насмешки поправляет Айзенштейн:

– Надо говорить не «пьять», а пять…

Меня экзаменуют последней. Мне дают читать кусочек монолога Чацкого из «Горя от ума».

Французик из Бордо, надсаживая грудь,Собрал вокруг себя род веча…

Я очень люблю «Горе от ума» – мы это читали с мамой, – мне приятно встретить знакомые стихи. Я читаю их с удовольствием. Хорошенькая Ирина Андреевна (учительница Риты и Зои) слушает меня со скучающе-безразличной миной. Но учительница с желтым лицом и горячими глазами (ее зовут Анна Дмитриевна) смотрит на меня и одобрительно кивает головой. «Так, так… хорошо».